«...теперь мы — калининградцы. Мы приехали домой…»
«До сегодняшнего дня мы считали себя москвичами, теперь мы — калининградцы. Мы приехали домой…». Такое приведенное «Калининградской правдой» в начале июня 1947 г. высказывание переселенца из Московской области обычный калининградец воспримет с удивлением. Многим вновь прибывшим переселенцам в область это утверждение о возникновении чувства родины в течение нескольких минут после прибытия на новое место жительства, ощущение себя в качестве местного (или калининградца) и, очевидно, появление невесть откуда взявшейся калининградской идентичности покажется, по меньшей мере, странным. Различные источники доказывают, что большая часть калининградцев имела по сравнению с приведенным выше высказыванием другой опыт и другие впечатления и испытывала затруднения в ощущении и отнесении себя к калининградцам.
Даже и по прошествии нескольких месяцев у переселенцев все еще не был завершен процесс ментальной акклиматизации.
В дальнейшем необходимо будет более детально изучить концепции образа Калининграда, появившиеся после 1945 г., а также попытку различных элит придать Калининграду облик обычного города Советского Союза с соответствующей идентичностью его населения. Чтобы составить конкретное представление о практике этой стратегии освоения территории можно для иллюстрации взять в качестве примера прокатившуюся по области кампанию переименований, которая продолжалась с 1946 до начала 1950-х гг. Весьма симптоматично, что существенная часть материалов по кампании переименований находится в фондах Министерства иностранных дел РСФСР в московском Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ).
Присоединенная вследствие немецкого поражения во Второй мировой войне северная Восточная Пруссия стала заселяться советскими гражданами преимущественно из центральной России (Брянская, Орловская, Рязанская и другие области). Чтобы облегчить привыкание переселенцев к чуждой среде обитания и ослабить восприятие Калининграда как чужой земли, советское государство осуществило кампанию переименований всех населенных пунктов в области, в которой и прибывающим переселенцам отводилась активная роль, так как они могли выбирать названия для своего будущего места жительства.
При этом инициатива исходила, очевидно, от местных органов власти, а не из Москвы, столица ограничилась переименованием Кёнигсберга в Калининград в начале июля 1946 г. и предоставила трудоемкое занятие по изменению названий всех остальных населенных пунктов области местным учреждениям. Советская империя обратила внимание только на Кёнигсберг как город с немецким прошлым и типичным немецким названием, поэтому озаботилась только его переименованием. Иначе Москва воспринимала остальную территорию региона — как нечто такое, чем ей еще, собственно говоря, только предстояло стать и к чему она была готова — обычной советской периферией.
Проведение этого символического мероприятия калининградским властям диктовали внешние обстоятельства. Идеологических аргументов для Москвы было недостаточно, еще в меньшей степени областной комитет партии мог надеяться на материальную поддержку со стороны центра. Это кампания была борьбой с симптомом вместо исследования глубин истории.
Для советского государства кампания переименований немецких названий предоставляла удобный повод для проведения акта коллективного самовнушения и взаимного уверения в прочности советского будущего региона. При этом новоселы ясно представляли связанные с ней ожидания — один из участников митинга по случаю переименования Кёнигсберга в Калининград так сказал об этом в начале июля 1946 г.: «Решение правительства о переименовании Кёнигсберга в город Калининград создает у нас законную гордость и чувство уверенности, что бывшая Восточная Пруссия будет навечно нашей русской Калининградской областью». Такое заявление было ничем иным, как игрой на дудке в лесу — даже если бы на ней высвистывался советский гимн.
Вместе с тем в характере кампании переименований отчетливо проявился сугубо административный способ действия: другие более насущные на тот момент мероприятия едва ли были возможны, только такого рода идеологическая акция казалась осуществимой — она создавала впечатление, что «что-то происходит», и могла прагматически трактоваться как реальный рычаг изменений.
До конца 1946 г. калининградские власти составили списки с предложениями о переименованиях и отправили их на утверждение в Москву. Эти списки содержали обоснования вновь предлагаемых названий, которые составляют сегодня главную источниковую базу для изучения кампании переименований. Главными ее участниками были сами переселенцы и непосредственно калининградские властные органы.
При знакомстве с новой топонимикой, сразу же бросаются в глаза два главных способа, с помощью которых придумывались новые названия. Первый основной способ можно было бы определить как «увековечивание памяти»: такие названия, как Новоуральск, Ярославское, Новомосковское или Ржевское, определенно указывали на происхождение переселенцев и были весьма конъюнктурны — показывали, какое место переселенцы прежде считали своей родиной и что они продолжали о ней помнить.
Вопреки усилиям пропаганды приезжающие сюда люди не собирались отказываться от своего прошлого — Калининградской области только еще предстояло стать их родиной. В то время как калининградские власти смотрели вперед, переселенцы оглядывались назад — как в пространстве, так и во времени.
Фрагмент работы Пэра Бродерзена (Brodersen Per), доктора университета им. Г. Гейне, г. Дюссельдорф, Германия, «Позови меня тихо по имени…» Кампания переименований в Калининградской области в 1946—1950 гг. в контексте калининградско-московских отношений послевоенного времени. Перевод с немецкого Ю. Костяшова.
Фотографии из семейных альбомов А. Сологубовой, Тамары Красноборовой и фондов Государственного архива Калининградской области.
Продолжим…
