Черняховск наш ещё был Инстербургом…
Эту женщину я встретил в Черняховске на улице Ленина. 2017-й год, по моему… Ноябрь. Холодная осень. Не знаю, что заставило спросить у неё – давно ли она живёт в этом городе?
– С 46-го, – ответила.
– А откуда приехала? А сколько было лет? А помнит ли немцев?
– Ну, как не помнить, деточка?.. Конечно, помню я немцев. Но не всех, а только наших. Всех не помню – наших помню. Вильда, Хелена, Генрих…
Это сейчас я на Ленина живу, а тогда… в сорок шестом, нас в Дальнем посёлке поселили. Да и Черняховск наш ещё был Инстербургом…
Они в дом через летнюю веранду заходили…. Там себе кладовку и комнату отгородили. Хелена у них старшая была …
А мне что? мне девять лет тогда было… Она уходила куда-то на работу и просила маму, чтобы та поглядывала за Генрихом. Я его Генкой звала… Я ему нравилась. Подойдёт, бывало и смотрит. Смотрит и молчит. Потом что-то быстро скажет по-своему, засмеётся и убежит. Хороший мальчик.
Ох, как однажды его Хелена била! Ой, помню, как плакал, детка! За что? Он в палисаднике пион сорвал. Подбежал ко мне, дал в руку и убежал. Она увидела, да как стала бить его! …так бить! Мама вышла во двор. Хелена лупит Генку – «нельзя! … нельзя так делать!». Мама спрашивает её, ты, мол, за что мальчишку лупишь? Она отвечает – он чужое взял! Мальчик плачет – это мы сажали… это наши цветы! А она ему пальцем показывает на нас – вот кто теперь здесь хозяева, это – их! Нельзя! Вот так, деточка… Что-ж не помнить.
И дядю Колю капитана военного помню… Наверху жил. Он за Вильдой ухаживал… У них любовь, наверное, была. Воду из колодца им носил, помню, дрова колол… И ребёночек вскоре родился.
А потом, когда их выселяли… Ну, в Германию к себе… как она кричала, как плакала…
– Кто?
– Вильда. Сестра Хелены.
В общем их погрузили и увезли, а дядя Коля поднялся к себе наверх, и застрелился. Вот так, деточка. Как не помнить?
Долго не отпускала эта история. Потом забылась. Думал всё – где-то осталась. Теперь, собирая материал по первым переселенцам, – наткнулся. Сказать нечего.
Росточка она, как все старушки, была небольшого. Черное полупальто. Серый, в крупную клетку платок. И говоря всё поглядывала, как-то вопросительно. Будто ждала какого-то другого, главного вопроса, будто оценивала: верю-не верю?
Агата Кристи, по-моему, говорила, что самые ужасные преступления совершаются в тихой провинции.
Трагедии, достойные шекспировского пера, творятся там же.
Текст и фотография Евгения Морозова
